Он начал получать доход от своих вложений, переводил его в золотые двадцатки и хранил в сейфе уже в третьем банке, именовавшемся "Содружество"; Лазарус рассчитывал после ликвидации всех дел обзавестись достаточным количеством золота, чтобы хватило до 11 ноября 1918 года.
В свободное время он возился с ландо, всегда находившемся в отличном состоянии, и катался на нем удовольствия ради. Кроме того, он медленно, тщательно и весьма осторожно нашивал на замшевый жилет от костюма-тройки маленькие кармашки, вмещавшие по одной двадцатидолларовой монете. По окончании сего труда он намеревался разложить по карманам монеты и зашить их. Жилет, бесспорно, окажется слишком теплым, но в пояс такого количества золота не запихнуть. Он знал, что за границей в военное время можно будет использовать лишь деньги, которые звенят, а не шуршат. К тому же набитый деньгами жилет, пожалуй, станет пуленепробиваемым, а Латинская Америка - место опасное. Каждую субботу по утрам он брал уроки разговорного испанского языка у преподавателя Вестпортской высшей школы, жившего неподалеку. Так он развлекался и реализовывал свои планы.
В тот вечер, заперев ландо в сарай за ломбардом, Лазарус заглянул в примыкавшую к нему пивную, рассчитывая увидеть там своего деда, который заходил туда выпить пивка. Вопрос о том, как легко и непринужденно устроить встречу со своим первым семейством, нередко занимал его в ту зиму. Лазарус хотел, чтобы его приняли в родном доме как друга, однако не смел подняться по парадной лестнице, дернуть ручку колокольчика и объявить себя давно забытым кузеном... или другом какого-нибудь приятеля из Падуки. Не на кого было сослаться, а если бы он стал хитрить и изворачиваться, дед, безусловно, разоблачил бы его.
Лазарус решил действовать в двух направлениях, причем пианиссимо, а именно: посещал церковь, куда ходило его семейство - кроме деда, - и забегаловку, где этот самый дед отдыхал от домашних.
Что касается церкви, Лазарус был уверен, что увидит там кого-нибудь из своих. И предчувствия его подтвердились в первое же воскресенье; впрочем, увиденное расстроило его куда больше, чем преждевременное - на три года до срока - появление здесь.
Он увидел мать и на миг принял ее за одну из своих сестер-близнецов, но тут же сообразил, в чем дело: ведь Морин Джонсон Смит фактически была не только его матерью, но и матерью этих девчонок. Он был потрясен и, чтобы успокоиться, сделал вид, что слушает службу. Он старался не смотреть на мать, а только исподтишка разглядывал своих братьев и сестер.
С тех пор он дважды встречал мать в церкви и уже смотрел на нее спокойно; он даже понимал, каким образом облик этой хорошенькой молодой матроны совмещается с его поблекшим воспоминанием. Однако он вряд ли узнал бы ее, если бы Ляпис Лазулия и Лорелея Ли не были так на нее похожи.